Natasha's Silk Art

Весной 1986-го, прожив во Франции почти год, я вернулась в Москву. Позади остались неудачное замужество и жизнь взаперти. Мои друзья Гена и Леша встретили меня на Белорусском вокзале. Уже по дороге к стоянке такси они засыпали меня новостями о горбачевских реформах. Оглушительно хохоча, ребята рассказывали анекдоты про антиалкогольную кампанию и про новый алкогольный напиток – три «пшика» хлорофоса в стакан пива – действует не хуже, чем стопка водки. Мне припомнились французские тонкости сочетаний вин и аперитивов, и я почувствовала себя дома.
Я вернулась в свою тесную однокомнатную студию на Петровке, забитую картинами, подрамниками и коробками с красками так, что трудно пробраться к узенькой кровати. Наконец-то, после года почти полной изоляции, я могла свободно встречаться с друзьями. Они с пониманием и сочувствием слушали мои рассказы о французском варианте Джекила и Хайда, но никто не мог посоветовать, что мне теперь делать, даже моя мать. Она боялась, что, какой бы план она ни предложила, он мог обернуться для меня неприятностями – в основном, из-за пристального внимания ко мне КГБ.
Комитет госбезопасности связался со мной вскоре после возвращения. Сотрудник Юрий Васильевич был единственным, кто точно знал, как мне нужно поступить.
− Вы не можете развестись с Этьеном теперь, − убеждал он меня своим воркующим голосом. – Наши связи с вами только начинаются. Мы хотим, чтобы вы вернулись назад и информировали нас об эмигрантских художественных кругах в Париже. Нам очень важно заблаговременно получать сведения о готовящихся антисоветских выставках. Вы – художница, вы молоды и обаятельны, вам легко будет внедриться в эти круги.
Я притворилась, что закашлялась, и быстро прикрыла рукой ироническую усмешку. Доносить на своих собратьев по цеху?! Вот тебе и перестройка с реформами. Надо было что-то срочно придумать, и я попыталась объяснить Юрию Васильевичу, что представлял собой Этьен, рассказала о моем фактически домашнем аресте в Биаррице. Как я могла проникнуть в этот круг российских эмигрантов, когда мой муж не выпускал меня из поля зрения?
− Если вы непременно хотите развестись с мужем, то мы можем помочь вам потом уехать во Францию. У вас будет бесплатный проезд, мы компенсируем все расходы, и вы сможете покупать, что захотите. Зачем же вам отказываться от великолепной жизни в Европе? Вы ведь понимаете, что, в случае отказа, вы никуда больше не сможете поехать, даже в Чехословакию.
Если я разведусь с Этьеном теперь, то теряю возможность уехать. Только приглашение от моего мужа давало мне возможность снова оказаться во Франции. Кроме того, навязчивое внимание КГБ пугало: так просто они от меня здесь не отстанут. Конечно, времена менялись, но могла ли я в 1986 году предвидеть развал Советского Союза и ослабление ограничений на поездки за границу!
Видеть Францию через окно машины Этьена было так же нелепо, как слушать бесконечные телевизионные репортажи выступлений советских руководителей. Я мечтала о том, чтобы путешествовать свободно, как мне захочется, − как в старые добрые времена в Риге и Праге. Когда я получила второе приглашение от Этьена приехать к нему, ко мне пришло превосходное решение. В последний раз увидеть Францию – но увидеть по-настоящему! Я использую необходимый вызов для получения французской визы, не сообщая об этом моему мужу, и помечу на моей туристской карте стомильную зону опасности вокруг Биаррица. Сейчас Этьену совсем не нужно знать, что я решила уйти от него навсегда. А после развода, возможно, и КГБ потеряет ко мне интерес.
Стоя в очереди за билетом на поезд в Париж, я случайно услышала разговор о билете от Парижа до любой точки во Франции и обратно, который позволял останавливаться так часто, как хочется, и без дополнительных оплаты. Поддавшись соблазну, я купила билет Париж-Ницца-Париж. Наконец-то я увижу Французскую Ривьеру, буду фотографировать и делать зарисовки, мои картины засияют голубыми, зелеными и розовыми тонами, я смогу дотронуться до римских развалин, несущих золотой отблеск солнца Прованса!
Приехав в Париж, я остановилась в квартире одной из французских студенток, с которыми познакомилась, когда они изучали русский в Москве. Но пробыла я там недолго: постоянные скандалы Катрин с ее русским приятелем испортили наши отношения, и однажды ночью я оказалась перед запертой дверью ее крошечной мансарды. Идти мне было некуда.
Я дошла до ближайшей станции метро, разыскала телефон-автомат, раскрыла свою книжку и принялась набирать один номер за другим – все тщетно. Наконец, я позвонила Ольге, бывшей москвичке, вышедшей замуж за состоятельного парижского предпринимателя. Года полтора назад, в Москве, я давала ее двум дочерям уроки рисования, и Ольга оставила мне свой номер телефона в Париже с обычным вежливым приглашением позвонить.
Было около полуночи, но, к счастью, Ольга еще не спала. Выслушав мой короткий и сбивчивый рассказ, она сказала, что я могу прийти и переночевать. На следующее утро я призналась ей, что к Катрин вернуться не могу и мне нужно найти ночлег еще на два месяца, пока не кончится моя виза.
Ольга предложила мне остаться у нее и быть няней для ее дочерей. Она жила в великолепной квартире на Авеню Ваграм около Триумфальной Арки. Часто за утренним кофе она рассказывала мне забавные истории из жизни русских иммигрантов ее круга. Избранное парижское общество относилось к ним со снобизмом и высокомерием, на что они старались ответить еще большим пренебрежением. Зачастую они и друг друга терпеть не могли. Все это было довольно забавно.
Мои обязанности няни отнимали большую часть дня, но все же давали возможность побродить по Парижу. Однажды днем я отправилась в вояж по дешевым магазинчикам на окраине города в поисках доступного по цене купальника. Наконец, я нашла то, что искала, расплатилась и направилась к метро. Там раскрыла сумку, чтобы купить билет, и обнаружила, что все мои деньги, две тысячи франков − иностранная валюта, которую мне разрешили увезти из Советского Союза, − исчезли вместе с кошельком! Столовалась я у Ольги, но, чтобы иметь сколько-нибудь денег на карманные расходы, мне пришлось давать уроки живописи по шелку и продать почти за гроши несколько моих любимых шелковых вещей.
Моя виза подходила к концу, но, хотя житье у Ольги не шло ни в какое сравнение с заключением в Биаррице, я продолжала грезить о Ницце. И вот у меня появился план. Когда-то, еще у Катрин, я познакомилась с симпатичной девицей Одилль, тоже изучавшей живопись. Вскоре она уехала домой, в Ниццу, пригласив меня приехать и провести у нее последнюю неделю августа.
Когда я сказала Ольге о моем ранее купленном билете Париж-Ницца-Париж, она была крайне недовольна. Будучи довольно состоятельной, она все же не хотела терять бесплатную няню. Я, как могла, упрашивала ее, говорила, что купила этот билет еще в Москве и не могу потерять единственный для меня шанс увидеть Францию – ведь другого случая может и не быть. В конце концов, она сдалась. Я не решилась сказать ей, что у меня осталось только пятьдесят франков.
Я забралась в вагон поезда на вокзале Гар дю Норд. В моем рюкзачке были смена белья, запасная майка, фотоаппарат, печально знаменитый купальник и бутылка вина. То лето в Париже выдалось холодным и дождливым, и я сочла необходимым обуться в короткие сапожки на каблучках и натянуть кожаную куртку.
Я сомневалась, что Одилль встретит меня на вокзале в Ницце: наше знакомство было довольно шапочным. Когда поезд подъезжал к вокзалу, я вытащила адрес Одилль, нацарапанный ею на оборотной стороне счета в кафе Рю де Флоранс. Но, когда вагон поравнялся с перроном, к моем удивлению и восторгу, она уже была там, приветливо махая мне рукой.
В Ницце было тепло и солнечно. Вечером Одилль и ее друзья, студенты художественной школы, повели меня в ресторан. Я сидела и не верила себе: я в Ницце! Вдруг Одилль радостно воскликнула: «Идея! Тебе непременно нужно показать дом моих родителей! Четырнадцатый век, Французские Альпы, абсолютно прелестное место!». Вдохновленная возможностью удивить русскую гостью, она решила везти меня туда немедленно.
Я была пьяна от вина и ощущения дикой свободы. Мы мчались сквозь теплую, насыщенную ароматами лаванды прованскую ночь в открытом спортивном автомобиле. Когда автомобиль делал крутые повороты на серпантине горной дороги, я изо всех сил цеплялась за рамку двери – умри я тогда, я бы умерла счастливой.
Я никогда не забуду эти четыре прекрасных дня в горах. Мы обошли все окрестные деревни, осмотрели средневековые мосты и дома, построенные в древние времена и висевшие в расселинах гор, как орлиные гнезда.
По возвращении в Ниццу я остановилась на несколько дней в доме друга Одилль Патрика. Сюда я возвращалась, как усталый пилот на летную базу, после неустанных путешествий, начинавшихся на рассвете и заканчивавшихся заполночь. Я наконец-то оказалась во Франции моей мечты и собиралась вобрать столько впечатлений, сколько было в человеческих силах.
Однажды, проснувшись в четыре утра, я села в поезд, направлявшийся в Монте-Карло. Несколько часов уже стояла перед знаменитым казино. Мимо меня проплывали роскошные лимузины, увозившие после бессонной ночи бешеного азарта его завсегдатаев − элегантных мужчин в смокингах и дам, сверкавших драгоценностями. Если бы кто-то из них выглянул из окна машины, то увидел бы растрепанную девицу в потертой кожаной куртке, которая, лихорадочно щелкая фотоаппаратом, снимала позолоченные коринфские колонны. Меня охватил щенячий восторг и хотелось кричать во все горло: «Эй, это я, Наташа, я в Монте-Карло, черт возьми!»
В Ментон, курортный городок на юге Франции, недалеко от итальянской границы, издавна приезжали принимать минеральные ванны русские аристократы, известные писатели и ученые. Проведя несколько часов в головокружительном Монте-Карло, отправилась туда и я.
Я поднялась по узким улочкам к кладбищу, разместившемуся на большой высоте; на его терассах располагались покосившиеся от времени надгробные памятники, принадлежавшие трем культурам Ментона: французской, итальянской и русской. Побродив по кладбищу, я опустилась на траву, прислонившись спиной к великолепному мраморному памятнику с родной русской надписью, и достала из рюкзачка мой «обед»: маленькую бутылочку «бордо» и пачку миндального печенья. Я отпивала вино и вбирала глазами панораму города, простершегося подо мной. Потом зарисовала вереницы зданий и церквей, и яхты, парящие на фоне голубого неба и искрящегося моря. Жизнь не могла быть лучше!
Мой французский стал достаточно хорош к тому времени, и я могла свободно общаться с людьми, которых встречала. Они никак не могли угадать по моему акценту, откуда я, − им никогда не приходилось встречать туристов из Советского Союза, − и я забавлялась их растерянностью.
Поздними вечерами, возвратясь на мою «базу», я с восторгом рассказывала о своих приключениях Патрику и его подружке, отпивая из чашки куриный бульон, приготовленный мною из кубика «Магги». Я делала вид, что он крайне полезен для моего здоровья. В действительности, я пыталась протянуть на мои пятьдесят франков, но не хотела, чтобы Патрик и Сильви об этом догадались. Они были убеждены, что я не могу жить без пересоленных бульонных кубиков. В один из вечеров друг Патрика пригласил нас в ресторан. Когда он спросил, что бы я хотела заказать, Патрик и Сильви в один голос воскликнули: «Куриный бульон! Она его обожает!»
Настал последний день моего туристского марафона. Рано утром я распрощалась с моими милыми хозяевами и поспешила на вокзал. Первой остановкой поезда Ницца-Париж был Антиб, место изысканного курорта Кот Д’Азюр, где творил Пикассо и где находится первый музей его работ. Я сошла с поезда, разыскала музей, побродила по нему – увы, недолго − и, вернувшись на вокзал, села на поезд.
Моей следующей остановкой были Канны. Я прошла по Променад де ля Круазет, где происходят главные события Каннского кинофестиваля, и с трудом преодолела несколько километров до Старых Канн с их затейливыми поместьями и садами.
Солнце уже стояло в зените, когда я сошла на платформу марсельского вокзала. Марсель − большой портовый город, и я переоценила свои силы, ища под палящим прованским солнцем знаменитый собор в стиле барокко. Измученная, плюхнулась на скамейку где-то в районе Старого Порта, чтобы хоть немножко передохнуть. Чуть отдышавшись, отдала мой фотоаппарат каким-то прохожим и попросила их сделать снимок. На мне были джинсы поверх купальника, но, чтобы не выглядеть на снимке слишком раздетой, я прикрыла плечи своей кожаной курткой. Позже, просматривая фотографии, сделанные во время путешествия, я увидела эту и не могла удержаться от улыбки.
Три года спустя, вновь оказавшись в Марселе и гуляя по Старому Порту с французскими друзьями, я рассказала им о моем первом посещении и том снимке. Они нещадно отругали меня задним числом – за мое шатание в одиночку и за то, что отдала свой фотоаппарат незнакомым людям. Старый Порт имел отвратительную репутацию: добрая половина наркотиков Европы направлялась на его узкие, грязные улочки. В довершение всего, мне крупно повезло, что меня не продали в рабыни. Я слушала их с недоверием до тех пор, пока у пристани не увидела плавающую в воде отрубленную человеческую руку…
Но тогда я совсем не думала о таких опасностях – хоть и заморенная, но абсолютно счастливая, скинув джинсы и сапожки и забросив вещи в узкую будку-раздевалку невдалеке от рыбачьих лодок, я бросилась в воду. Купание – вот что мне было нужно! Моя усталость мгновенно растворилась в теплой и сверкающей на солнце воде. Вдоволь наплававшись, я растянулась на горячем песке. Купальник мой быстро высох, я оделась и поняла, что умираю от голода. Я проглотила пару миндальных печений − все, что у меня оставалось из еды, и, порывшись в кошельке, на нашла ни сантима. Пора было возвращаться в Париж.
Скоростной поезд Марсель − Париж не ехал, а летел, и это плавное движение усыпило меня мгновенно. Когда я проснулась часом позже, кондуктор объявлял Авиньон. Авиньон! Я не могла пропустить этот город, не могла не увидеть дворец папы и места Ван Гога! Полусонная, я вылезла из поезда.
Уже вечерело, было около семи или восьми. Я немного поковыляла по великолепному папскому дворцу, но вскоре просто свалилась на каменный парапет, чтобы дать отдых гудящим ногам и доесть последние крошки печенья. Но оттуда, с места моего привала, я увидела скульптуры в саду – мне сразу захотелось их зарисовать. С большим трудом, но все же поднялась по роскошной мраморной лестнице к чугунным воротам сада – и нашла их запертыми до утра.
Я сидела на земле рядом с воротами, с тоской взирая на недоступные статуи, пока ко мне не подошла юная парочка – туристы из Восточной Германии. Мы весело поболтали, рассказывая о своих путешествиях и приключениях. Развеселившись окончательно, перелезли через чугунные ворота и сфотографировали друг друга хохочущими среди скульптур.
Бригит и Рохан захотели показать мне свой Авиньон, и из окна их старенького фольксвагена я увидела великолепные здания и римские развалины. После полуночи ребята посадили меня на поезд.
Я достала свой потрепанный билет, в котором было столько компостерных дырок, что от него почти ничего не осталось, и предъявила его кондуктору. Он смотрел на него в недоумении и никак не мог понять маршрут моего вояжа. В конце концов, его напарник достал карту и разгадал загадку: я приехала через советский Брест на границе с Польшей, а не через Брест на скалистом берегу Бретони в северо-западной части Франции. Серьезные лица кондукторов были последним впечатлением долгого дня, я было засмеялась, да так, с улыбкой, сидя и заснула.
Поезд прибыл в Париж на рассвете. Русский приятель, встречавший меня на вокзале Гар дю Норд, воскликнул: «Что с твоими ногами?»
Ковыляя по платформе, я опустила глаза на мои кожаные сапожки: их носки возвышались над землей на добрый дюйм, как у клоуна. Оглядев подошвы, мы увидели, что каблуки были сношены до основания. Я была слишком уставшей, чтобы заметить это раньше. Но стоило ли думать о сапогах, если всю эту незабываемую неделю я провела, оторвавшись от земли!
Работы Наташи Фуко вы сможете увидеть на Русской Ярмарке в JCC Пало-Алто 9 мая.
http://www.kstati.net/articles.php?a=363, Issue #785,  Перевод Ани Рябкиной